Индустрия по производству правды стала индустрией по производству правды по желанию. Если олигарх заказывает правду на своем телеканале, то просто человек может написать ее в социальной сети. Читатель, получая разные правды, не в состоянии их понять, поэтому он создает из них свою собственную.
В диктаторских и авторитарных режимах, в которых мы долго жили, не было проблемы с тем, что есть правда. Правдой было то, что таковой считала власть. С сомневающимися и отрицающими боролись отнюдь не спорами, а физическими методами. С одной стороны, стоял узкий мост, по которому можно было перейти в информационное пространство, что разрешалось единицам. И этот мост назывался цензурой. Или это была река, переплыть которую вплавь было невозможно, а на пароход билеты не продавались. С другой, власть боролась не только с чужими текстами, но и с теми, кто их писал или тиражировал, отправляя их все дальше и дальше за пределы допуска к информационным потокам.
Диссиденты с помощью западных радиоголосов несли в то же время свой вариант правды. Шестидесятники косвенно также отталкивались от неофициального варианта. Но все они не могли конкурировать с государственным вариантом правды, который присутствовал всегда и везде. Это было как столкновение возможностей прожектора и спички.
Сегодня произошло нечто невозможное — полюса правды и полюс неправды свернулись в один. Это началось с множественности источников, которые в первую очередь принес Интернет и социальные сети. Теперь «иная» правда может засветиться в информационном пространстве, но не обязательно продолжится в тиражировании. Но очень часто мы теперь имеем множество альтернативных по отношению к официальной правд.
Наличие множества равновеликих правд ведет к серьезной поляризации общества, поскольку все стараются не отступать от своей точки зрения, ни за что не желая вслушиваться в чужую аргументацию.
Этим сегодня серьезно пользуются государства. Они, с одной стороны, своим информационными вбросами легко могут переключать общественное внимание на иную проблему. С другой, могут создавать для невыгодной для себя проблемы нужный фон, занижающий ее роль в восприятии населения.
Ситуация с квартирой С. Лещенко, к примеру, выбивает из-под ног антикоррупционной борьбы ее и без того слабые основания, создавая тяжеловесную фигуру воздействия «эти антикоррупционеры такие же коррупционеры». Причем это совершенно внятный объект для массового реагирования почти автоматического порядка. Обсуждать квартиру стоимостью в несколько миллионов намного проще и приятнее, чем любые правительственные планы.
Многие описывают российскую ситуацию в терминах «все плохо у всех, а не только у нас». Так Запад интерпретирует атаки на себя, например, поскольку так создается ситуация, что «они» тогда не имеют права критиковать «нас». Подобные типы негативов уничтожают точку отсчета, возможность сравнения одного на фоне другого.
А. Архангельский говорит, что современная Россия создает «отрицательную идеология»: «Эта ситуация идеально подходит для нынешней отрицательной идеологии. Которая на внешнем, массовом контуре говорит: «Запад — плохой, мы — святые»; а на внутреннем, более глубинном уровне внушает другое: «Всякий человек одинаково плох. Человек не меняется. Человек гадок, мерзок, он никогда не станет лучше». Олег Кашин заметил, что многое из того, что появляется на телеэкране сегодня, сознательно задумано так, чтобы у зрителей было ощущение «хорошо уже не будет никогда». Он прав, цель именно такая — внушить, что никогда тут не будет иначе и ничего не изменится; это удобная форма контроля и гарантия от любых изменений. Такой пессимизм, который становится национальной идеей» [1].
Косвенной приметой этого феномена является массовое бегство населения всех стран в виртуальную реальность. С одной стороны, при множественном понимании правды виртуальная правда такая же правда. С другой, сами государства прямо и косвенно заинтересованы для снятия протестности отправлять своих граждан в виртуальные миры, уж там-то они не будут заниматься протестами.
П. Пепперштейн, например, отсылает абсолютно всех в сказочные миры: «Сейчас эта линия представлена в кино — «Властелин колец», «Игра престолов», «Покемоны» — все это играет роль современного эпоса, заполняющего бытийный вакуум людей. Этот процесс будет все мощнее и мощнее, потому что труд в современном обществе постепенно становится фикцией, отмирает, и главная угроза, нависающая над миром, — что будут делать люди, оставленные на произвол судьбы жесткой богиней необходимости, с которой они жили веками. Ведь исчезновение давления может вызвать очень серьезные последствия: вспышки массовых депрессий, насилия, самоубийств. И, соответственно, самая древняя, самая испытанная и надежная разновидность развлечений — это сказка. Сказка не просто занимает время, но еще и изменяет структуру этого времени, открывает порталы в другую реальность, где не бывает скучно, где даже скука — волшебная. Можно сказать, что сейчас происходит возвращение в магическую фазу развития человечества, только на другом уровне» [2].
Это еще один вариант правды, сказочной, волшебной, магической, причем правды приятной во всех отношениях. Ведь в сущности именно эти «радостные» аспекты мира выносят на первый план и реклама, и паблик рилейшнз. А если присмотреться внимательнее, то это делает и вся журналистика, которая постепенно создается не столько журналистами, как руками и мозгами информационных и ПР-агентств. Как показывают исследования Кардиффского университета 60-70-80% статей даже качественных изданий созданы из подобных «чужих» материалов [3 — 4]. Журналист в этих случаях не получал информации из реальности, а лишь опирался на чужие тексты. Соответственно, мы можем считать, что подобное «вторичное» творчество в сильной степени отражает не только и не столько описываемый объект, как ту «правду» о нем, которую хотел донести реальный источник этой информации.
Ник Дэвис, опираясь на эти исследования, в своей книге объясняет сложившуюся ситуацию тем, что правила журналистики уступили сегодня место правилам коммерции [5]. В своей статье в газете Guardian он подчеркивает: «Если раньше журналисты были активными сборщиками новостей, сейчас они обычно становятся просто пассивными обработчиками непроверенного, вторичного материала, большая часть которого создана пиаром для обслуживая некоторых политических и коммерческих интересов. […] Индустрия, первичной задачей которой было отфильтровывать неправду, стала столь уязвимой для манипуляций, что сегодня она включена в массовое производство фальши, искажений и пропаганды» [6].
Медиа-исследователи Университета Глазго (сайт — www.glasgowmediagroup.org/), например, говорят о массовом производстве невежества с помощью СМИ [7]. Это связано с недостаточным уровнем подачи контекста и объяснений в новостях. К примеру, в случае войны говорится о большом объеме включенных в нее людей, но нет рассказа о том, почему эти события происходят. Отдельное исследование посвящено сравнению подходов медиа-школ Глазго и Бирмингема к проблеме активности аудитории, ее способности сопротивляться навязываемым сообщениям [8]. Интересно, что американские исследования демонстрируют, что информация, введенная неверными сообщениями, очень слабо поддается последующей коррекции [9].
Пропаганда «выстреливает» в болевые точки массового сознания. Она скорее подтверждает уже имеющееся, чем вводит новое, а если и вводит, то с большой опорой на то, что уже записано в массовом сознании. Все это делается, чтобы обойти фильтры потребителя.
Запад критикует Россию за попытку ввести хаос в представления своих граждан. Например, газета New York Times акцентирует, что в российские сообщения «часто вкладывается еще один сигнал, согласно которому, европейские правительства некомпетентны в вопросах решения кризиса, с которым столкнулись европейцы, в частности иммиграции и терроризма, и что все европейские чиновники — это американские марионетки» [10 — 11].
Одним из первых попытался понять взаимоотношения власти и медиа на объективном уровне Т. Ван Дейк. Под объективным я в данном случае понимаю подход не политологический, а дискурсивный. [12]. Он подчеркивает, что медийная власть символическая и убеждающая, но она напрямую не влияет на физические действия. Правда, здесь сразу возникает возражение. Это наблюдение верно в стабильной системе, но когда систему подвергают дестабилизации, как это имеет место в случае цветных революций, медиа могут влиять напрямую и на физические действия. Цветная революция является столкновением двух правд: официальной и неофициальной. И неофициальная правда способна разрушить те невидимые опоры послушания, на которых и держится власть, как считал создатель теории цветных революций Дж. Шарп.
Ван Дейк также подчеркивает следующий путь движения «правд»: «Контроль разума с помощью медиа особенно результативен, когда потребители медиа не понимают сути или последствий такого контроля. Когда они меняют мнение по своему желанию, они принимают новостные сообщения как правду или журналистское мнение как легитимное или корректное».
Избыток информации сегодняшнего дня принес разнообразие правды. В советское время определенные темы были закрыты и табуированы. Информация по ним могла распространятся только устно. И тут большую роль играли личные контакты, позволяшвие получать эту информацию от того, кто был ее носителем.
Е. Холмогоров написал о своем обучении в школе, которое оставило в нем глубокий след именно по причине «устности» предоставляемой информации: «Разнонаправленные талантливые люди давали нам избыток информации, возбуждали наш ум до такого состояния, что нам снились Сократ, Августин, и оба Блока сразу – Марк и Александр. Позднесоветская эпоха была бескнижной, эпохой тягостного и удушающего книжного дефицита. Как следствие была чрезвычайно важна устная интеллектуальная традиция. Ты не мог найти и приобрести книгу Фернана Броделя, сняв её с полки в магазине. Должен был найтись кто-то, кто сначала расскажет тебе о Броделе. В доинтернетную эпоху устные каналы передачи интеллектуальной информации значительно превалировали над письменными» [13].
Модель со множеством правд оказалась выгодной для власти. Теперь никакой негатив не имеет той силы, которую он имел в прошлом. Рассказы о дворцах и яхтах госслужащих, судей или милицейских и сбушных начальников не несут никакого вреда, поскольку на это никто не реагирует.
Мир получил инструментарий, с которым пока не научился работать. Много правд — это факт. Но насколько это хорошо или плохо, ведь одна правда была привязана к диктаторским режимам, а много — к демократическим? Вряд ли сегодня мы захотим вернуться к режиму одной правды, к тому же, напечатанной в газете «Правда».
Каковы следствия-последствия этой меняющейся на наших глазах парадигме правды? А она стала меняться уже давно, вспомним бесконечную борьбу за этику в журналистике или пиаре. В СМИ постоянно печатаются советы читателям, как распознать манипуляции. Все это говорит о том, что явление множественности правд стало повсеместным.
Понятны базовые правила этой борьбы с множественностью правды, которые чаще всего основаны на принципиальном отказе от одного источника информации. Эти правила с неизбежностью таковы, хотя они и не могут выступить в роли стопроцентной защиты от манипуляций:
— читать разные источники, вслушиваться в слова разных экспертов,
— верить проверенному источнику, доверять эксперту на основании прошлого опыта,
— опираться на проверенную картину мира, которая есть в голове у каждого.
И самым радикальным является совет вообще не читать газет, не только советских, а вообще любых. Так считал не только М. Булгаков, но и Р. Добелли, собравший множество отрицательных характеристик о новостях [14]: новости неадекватны, не имеют значения, не объясняют, опасны с точки зрения физиологии, усиливают когнитивные ошибки, мешают мышлению, работают, как наркотик, съедают время, делают нас пассивными, убивают в человеке креативность.
Facebook отбирал новости в свою новостную ленту при помощи алгоритма. Но когда Цукерберг уволил команду редакторов-людей потерялась возможность отличать настоящие новости от фиктивных [15 — 17]. При этом Р. Бер находит справедливые аргументы в этом споре «человек или алгоритм» [18]: «Алгоритмы все равно имеют живых авторов, поэтому компания не может использовать автоматы, чтобы вытеснить все этические дилеммы из своих операций. Но идеей является удаление человеческого суждения о контенте как можно дальше от пользователя, который может огорчиться. Чем меньше будет человеческих интервенций между кодирующим компьютерщиком и ошибкой на дектоскопе, тем более правдоподобным будет отказ компании от ответственности».
Все эти рассуждения вновь возвращают нас к полю правды/неправды, очередной генератор которого возник с появлением Интернета и социальных сетей. Множественность, создаваемых там правд, создает требование фильтрации, причем такой, где бы не ощущалась рука человека.
Интересно, что Цукерберг вносил в свой список книг года, которые следует прочитать, и книгу об общем знании. Автор ее М. Чве пишет в газете Washington Post, что сегодня такими генераторами общего знания стали платформ социальных медиа Фейсбук и Твиттер [19]. Он приводит такой пример роли общего знания. Когда люди в Мексике слушали аудио мыльную оперу индивидуально с CD, они не меняли своего отношению к насилию по отношению к женщинам, когда же эта мыльная опера провучала по радио, ситуация коренным образом изменилась. То есть общее знание оказывается более сильным воздействующим инструментарием, чем знание индивидуальное.
Книга Чве посвящена публичным ритуалам [20]. Именно они, по его мнению, являются социальными практиками, которые порождают общее знание. А оно необходимо для любой социальной координации.
Кстати, понятно, почем эта книга заинтересовала Цукерберга — здесь речь идет часто о социальных сетях. Например, такое наблюдение: «Модели дружбы в группе людей, их «социальная сеть», существенно влияет на их способность к координации. Одним из аспектов сети является то, какими являются связи между людьми — «слабыми» или «сильными». В сети со слабыми связями друзья друзей данного человека имеют тенденцию не быть друзьями самого этого человека, в то время как в сети с сильными связями друзья друзей имеют тенденцию тоже быть друзьями. Представляется, что сети с сильными связями будут хуже для коммуникаций и, соответственно, для координационных действий, поскольку они более «запутаны» и информация движется по ним медленнее, однако эмпирические исследования часто приходят к выводу, что сильные связи лучше для координации. Мы можем разрешить эту проблему, наблюдая, что хотя сильные связи хуже для распространения информации, они лучше в порождении общего знания, поскольку ваши друзья скорее всего знают друг друга, вы скорее всего будете знать, что знают ваши друзья».
Добавим к этому, что это и передача доверия, а значит, и определенному варианту правды, когда чужой вариант правды будет отбрасываться в качестве недостоверного.
При этом мы постоянно попадаем в ловушку своего собственного здравого смысла, хотя он в меняющемся обществе уже не работает так стопроцентно, как это было раньше. В том отрезке времени, в котором мы прожили и продолжаем жить, все меняется слишком быстро. Сегодня враги быстро могут стать друзьями, а друзья — врагами. Хорошая партия вдруг оказывается плохой. Прошлые события получают новые интерпретации и оценки.
Особенно ярко реинтерпретируются ключевые исторические развилки, например, такие советские точки истории, как 1917, 1937, 1941 и, конечно, путч 1991. «Юбилейный» 2016 г., например, принес множественность теорий пересмотра путча (см. [21 — 23]). Как получается, все было не так или не совсем так, как нам все время рассказывали.
Кстати, один аспект того, о чем пишет теоретик военных путчей Н. Сингх, очень четко переносится на ГКЧП. Он подчеркивает, что путчисты должны излучать уверенность, чтобы за ними пошли. Этой же ситуации не было и в попытке недавнего турецкого путча: «Неудача турецкого путча, вероятно, не определялась военной силой путчистов, или даже их поддержкой внутри армии. Она была предопределена их неспособностью показать всем, что они готовы победить. Способность формировать ощущение успеха, часто с помощью медиа, является критичным для путчей. В основном если люди видят, что путч может победить, они обычно присоединяются, поскольку не хотят быть не с той стороны оружия. Турецкие заговорщики не смоги создать этого ощущения» [24]. Кстати, еще более ярко мы видим этот феномен в случае цветных революций, когда правда вдруг окончательно и бесповоротно вдруг оказывается не у властной стороны конфликта.
Смена власти ведет к смене правды. То, что вчера было правдой и изучалось как непреложная истина в школах и университетах, сегодня становится неправдой. Л. Ивашов, например, видит в сегодняшней России три версии истории: после 1917 г. отрицалась дореволюционная, после 1991 г. — советская ее часть, сегодня отрицается то, что было в 90-е [25]. То есть число разных правд и их носителей все множится и множится, поскольку лучше всего в голове сохраняется правда, введенная в школьные годы.
Украина имеет нечто близкое, полностью отрицая советский период и избирательно воспринимая дореволюционный. Дополнительно к этому каждая президентская смена возносила наверх новые точки отсчета: Кучма — анти-Кучма, Ющенко — анти-Ющенко, Янукович — анти-Янукович. Смена президента каждый раз превращает его правление в виртуальную руину.
Возможно, что вся постсоветская действительность повторяет опыт советской, что облегчает властям управление ситуацией. Г. Иванкина подчеркнула характерный для России момент нахождения массового сознания либо в прошлом, либо в будущем, но не в настоящем: «Одной из особенностей русского мировоззрения является постоянное ощущение себя либо в Прекрасном Прошлом, либо в Светлом Будущем — былина, сказание и античный ордер переплетаются с футуромечтами. Неумение жить сегодняшним днём, игнорирование текущей рутины — только спеша в грядущее или оглядываясь на старинную премудрость» [26]. И это также акцентирует момент отсутствия правды, поскольку нет реальных точек отсчета, они все время виртуальные.
Е. Шульман говорит о таком искусственном конструировании правды как о технологии государственного управления: «Одну из самых эффективных ловушек можно назвать бунтом против часовой стрелки, стремлением вернуться в прошлое. Настоящее и будущее кажется ненадежным, непонятным, хаотичным, а прошлое — устойчивым, твердым и черно-белым. Это некая мифологизированная картина былого исторического величия, для каждой страны своя. Нам продают какую-то смесь из Романовых, Сталина и атомной бомбы, советской власти и Российской империи. В Америке продают Америку, которую надо сделать great again, снова великой. В Британии продают остров, который сам по себе может существовать, как это якобы раньше было, хотя вот уж этого никогда не было. С тех самых пор, как датчане туда приплыли, это был мировой центр торговых путей, который богател и развивался именно за счет своей открытости. Тем не менее им тоже продают эту идиллическую картину маленькой сельской Англии. Франции, насколько я понимаю, продают моноэтническую Галлию, населенную, видимо, исключительно Астериксом и Обеликсом, без чуждых национальных примесей. Все это, конечно, чудовищное вранье. Тем не менее люди это покупают, потому что прошлое кажется уютным: всем продают на самом деле концепцию безопасности» [27].
Перед нами в результате возникает прием подмены правды под ту, которая более приятна человеку. Специально для него создают вариант правды, которая в результате может одновременно укреплять действующую власть.
Это делают реклама и паблик рилейшнз, а также журналистика. Пропаганда вообще живет на расхождении между разными вариантами правд. Каждый объект или событие, которые описываются, имеют множество сторон. Описание может акцентировать нужную для коммуникатора сторону, «забывая» о других.
Затем происходит тиражирование своего описания в ущерб другим. Не только Геббельс подчеркивал важность повтора, но и один из американских президентов говорил своим спичрайтерам, что когда ваша рука устанет писать это слово, только тогда американцы его усвоят.
Сегодняшний взрослый американец проводит у телевизора 5 часов ежедневно [28]. Наши цифры чуть скромнее. Но все равно человек уходит в виртуальный мир если не навсегда, то надолго. Цифры выросли, поскольку сегодня ряд компаний типа Netflix’а предлагают платный просмотр большого числа фильмов, чем разоряют рекламистов, так как в этом случае рекламы нет. Это рушит американский рынок телерекламы, выстроенный вокруг 30-секундной рекламной вставки, появившейся с 1941 г. То есть рекламная правда внезапно начинает терпеть крах, поскольку зритель от нее отворачивается, понимая ее проплаченный характер.
Виртуальных зрителей теперь ловит Интернет. Он способен решать даже более серьезные задачи, например, борясь с правдой, которую продвигает радикальный ислам. Google, например, предложил алгоритм выведения молодых людей, потенциально заинтересованных в ИГИЛ, выводить на видео, которые разрушают промывание мозгов со стороны ИГИЛ [29]. Это свидетельства бывших экстремистов, обращение имамов, возражающих против разрушения ислама игиловцами и многое другое. Один из создателей этого метода говорит: «Все пришло из наблюдения, что есть онлайновая потребность в материалах ИГИЛ, но также есть большое число достоверных органичных голосов в онлайне, разрушающих их нарратив». Он подчеркивает, что это целевая рекламная кампания, в рамках которой индивидам, которые ищут сообщения по рекрутировнию ИГИЛ, дают информацию, которая опровергает ее.
Об успешности кампании говорит то, что за два месяца 300 тысяч человек были переведены на анти-игиловские каналы YouTube. Вообще сегодня соцсети получили достаточно подробное изучение в плане создания новой реальности. Это и подталкивание к самоубийствам, к антисемитизму, к радикализму/национализму. То есть соцсети оказались генератором альтернативной правды, которая в ряд случаев может проявлять опасные свойства в плане трансформации поведения человека.
Война сразу запрещает множественность правд. Все страны, даже самые демократические, автоматически вводят цензуру. Здесь действует принцип: один лидер, один народ, одна правда. Таким образом матрица войны переносится на гражданскую жизнь. При этом цензура может быть косвенной. Например, правительство Великобритании контролировало производство целлулоида, из которого делается кинопленка, что позволяло в свою очередь давать его на «хорошие» фильмы и не давать на «плохие». США уже ближе к нашему времени во время войны в Косово использовели в CNN группу военных специалистов по психологическим операциям [30 — 33]. Таким образом индустриально создавалась и тиражировалась нужная правда. Американский военный журнал еще в 1994 г. опубликовал статью на тему, как победить в войне CNN [34]. Среди правил, прозвучавших там, есть и такое: коммуникатор воспринимается как заслуживающий доверия, если он кажется безопасным (добрым, дружественным, справедливым), квалифицированным (обученным, опытным и информированным) и динамичным (смелым, активным и энергичным). Если задуматься, то, как это ни прискорбно, эти характеристики слабо применимы к большинству наших тележурналистов, завязанных на телесуфлер перед глазами.
Возможную подсказку для будущих исследований может стать также опора на ценностные предпочтения населения. Например, Россия, Сингапур, Испания, Украина и США имеют следующее распределение пяти ценностей по степени важности [35]: Семья, Друзья, Досуг, Работа, Религия. В Нидерландах, кстати, на первом месте Друзья, в Египте и многих других мусульманских странах — Религия. В Китае и Южной Корее на втором месте после семьи стоит Работа (у Турции, как и у нас, Друзья, а Религия — на третьем).
Ценностная иерархия дает нам возможность выстроить возможную схему понимания новостей потребителем. Если Семья стоит на первом месте, то она должна становиться точкой отсчета для понимания правды. С. Лещенко со своей квартирой и возлюбленной как раз попал в пик интересов украинского социума из-за его ценностных ориентаций.
Наличие множества правд, с которым столкнулась наша эпоха, может быть связана со сменой эпохи модерна на постмодернизм, поскольку первая была ориентирована более на физическое пространство, а вторая — на виртуальное. Т. Иглтон следующим образом характеризует постмодернизм (цит. по [36]): «Постмодерн — это образ мысли, не доверяющий ни таким классическим понятиям, как истина, разум, идентичность и объективность, ни идеям всеобщего прогресса или эмансипации, ни изолированным структурам, большим нарративам или претендующим на окончательность объяснениям. Споря с этими нормами эпохи Просвещения, он полагает, что мир непредсказуем, не объяснен, разнообразен, отличается нестабильностью и неопределенностью, представляет собой множество разобщенных культур или интерпретаций, заставляющее с некоторым скептицизмом смотреть на объективность истины, истории и норм, на заданность природы объектов, на связность идентичностей. Подобное восприятие мира, скажут некоторые, вытекает из реальных материальных условий: оно порождено историческим сдвигом на Западе, переходом к новой форме капитализма — к эфемерному, децентрализированному миру высоких технологий, потребительства и индустрии культуры, где секторы услуг, финансов и информации оттесняют традиционную промышленность на задний план, а классическая политика классов уступает место расплывчатой серии “политик идентичности”».
Мир столкнулся с множественностью правд, когда он стал более «расслаблен», сравнивая с прошлыми веками. Раньше за правильность одной правды боролись «огнем и мечом». Теперь их стало много. Отсюда большое расслоение по совершенно различным социальным группам. Религия с ее жестким пониманием разрешенного/неразрешенного поведения также перестала быть доминирующим фактором. Лозунгом настоящего становится невозможное вчера — правд должно быть много, хороших и разных.
Литература
1. Архангельский А. Распаренная совесть // www.colta.ru/articles/society/12330
2. Пепперштейн П. Я бы сравнил Достоевского с семьей Ланнистеров, а Толстого — с Баратеононами. Интервью // gorky.media/intervyu/ya-by-sravnil-dostoevskogo-s-semej-lannisterov-a-tolstogo-s-barateonami/
3.Lewis J. a.o. Four rumours and an explanation; a political economic account of journalists’ changing newsgathering and reporting practices // Journalism Practice. — 2008. — Vol. 2. — N 1
4. Lewis J. a.o. A compromised fourth estate // Journalism Practice. — 2008. — Vol. 9. — N 1
5. Davies N. Flat Earth news. — London, 2008
6. Davies N. Our media has become mass producers of distortion // www.theguardian.com/commentisfree/2008/feb/04/comment.pressandpublishing
7. Philo G. The mass production of ignorance: news content and audience understanding // www.glasgowmediagroup.org/images/stories/pdf/prodign.pdf
8. Philo G. Debates on the active audience: a comparison of the Birmingham and Glasgow approaches // www.glasgowmediagroup.org/images/stories/pdf/actaud.pdf
9. Nyhan B. When corrections fail: the persistence of political misperceptions // www.dartmouth.edu/~nyhan/nyhan-reifler.pdf
10. MacFarquhar N. A powerful Russian weapon: the spread of false stories // www.nytimes.com/2016/08/29/world/europe/russia-sweden-disinformation.html?hp&action=click&pgtype=Homepage&clickSource=story-heading&module=first-column-region®ion=top-news&WT.nav=top-news&_r=1
11. Макфаркуар Н. Могущественное российское оруие: распространение фальшивы историй //inosmi.ru/politic/20160829/237664433.html
12. Dijk van T. A. Power and the news media // www.discourses.org/OldArticles/Power%20and%20the%20news%20media.pdf
13. Холмогоров Е. История моего пятидесятисемитства // www.apn.ru/index.php?newsid=35419
14. Dobelli R. News is bad for you — and giving up reading it will make you happier // www.theguardian.com/media/2013/apr/12/news-is-bad-rolf-dobelli
15. Thielman S. Facebook fires trending team, and algorithm without humans goes crazy // www.theguardian.com/technology/2016/aug/29/facebook-fires-trending-topics-team-algorithm
16. Solon O. In firing human editors, Facebook has lost the fight with against fake news // www.theguardian.com/technology/2016/aug/29/facebook-trending-news-editors-fake-news-stories
17. Carpentier M. A day with Facebook’s trending topics: celebrity birthdays and Pokemon Go // www.theguardian.com/technology/2016/sep/07/facebook-trending-topics-celebrity-news-algorithm
18. Behr R. Tech giants know where the power lies. It’s not with us // www.theguardian.com/commentisfree/2016/aug/30/tech-giants-power-tax-apple-google
19. Chwe M. Mark Zuckerberg wants people to understand common knowledge. What’s common knowledge? // www.washingtonpost.com/blogs/monkey-cage/wp/2015/04/08/mark-zuckerberg-wants-people-to-understand-common-knowledge-whats-common-knowledge/?tid=a_inl
20. Chwe M. S.-Y. Rational ritual. Culture, coordination and common knowledge. — Princeton, 2001
21. Плохий С. Последняя империя. Падение Советского Союза. — М., 2016
22. Фурсов А. Острая ситуация в стране может призвать на престол диктатора. Интервью // www.business-gazeta.ru/article/320672
23. Стариков Н. Путча в августе 1991 года не было // nstarikov.ru/blog/20079
24. Beauchamp Z. Why Turkey’s coup failed, according to an expert // www.vox.com/2016/7/16/12205352/turkey-coup-failed-why
25. Технологии русофобии и борьба за идентичность // www.izborsk-club.ru/content/articles/10142/
26. Иванкина Г. Русский мир: очерки культурного стиля // www.izborsk-club.ru/content/articles/10141/
27. Шульман Е. Можно ли верить политикам? // daily.afisha.ru/brain/2697-mozhno-li-verit-politikam-obyasnyaet-politolog-ekaterina-shulman/
28. New day for TV advertising // paidpost.nytimes.com/adobe/new-day-for-tv-advertising.html?tbs_nyt=2016-august-nytnative_articlemod-adobe-0824-0831?action=click&module=Marginalia®ion=Marginalia&pgtype=article&version=PaidPostDriver
29. Greenberg A. Google’s clever plan to stop aspiring ISIS recruits // www.wired.com/2016/09/googles-clever-plan-stop-aspiring-isis-recruits/
30. Cockburn A. CNN and psyops // www.counterpunch.org/2000/03/26/cnn-and-psyops/
31. U.S. army’s psychological operations personnel worked at CNN/
// projectcensored.org/3-us-armys-psychological-operations-personnel-worked-at-cnn/
32. Bishop T. US psychological warfare experts worked at CNN and NPR during Kosovo War // www.wsws.org/en/articles/2000/04/cnn-a18.html
33. Borger J. CNN let army staff into newsroom // www.theguardian.com/world/2000/apr/12/julianborger
34. Stech W.J. Winning CNN war // www.au.af.mil/au/awc/awcgate/readings/stech.htm
35. World values: family, work, friends, leisure, religion and politics // knoema.de/infographics/hxpxvpg/world-values-family-work-friends-leisure-religion-and-politics
36. Эстрагес Х. М. А. Роль Маркса в возникновении постмодерна. К марксизму постмодерна // gefter.ru/archive/19299
В диктаторских и авторитарных режимах, в которых мы долго жили, не было проблемы с тем, что есть правда. Правдой было то, что таковой считала власть. С сомневающимися и отрицающими боролись отнюдь не спорами, а физическими методами. С одной стороны, стоял узкий мост, по которому можно было перейти в информационное пространство, что разрешалось единицам. И этот мост назывался цензурой. Или это была река, переплыть которую вплавь было невозможно, а на пароход билеты не продавались. С другой, власть боролась не только с чужими текстами, но и с теми, кто их писал или тиражировал, отправляя их все дальше и дальше за пределы допуска к информационным потокам.
Диссиденты с помощью западных радиоголосов несли в то же время свой вариант правды. Шестидесятники косвенно также отталкивались от неофициального варианта. Но все они не могли конкурировать с государственным вариантом правды, который присутствовал всегда и везде. Это было как столкновение возможностей прожектора и спички.
Сегодня произошло нечто невозможное — полюса правды и полюс неправды свернулись в один. Это началось с множественности источников, которые в первую очередь принес Интернет и социальные сети. Теперь «иная» правда может засветиться в информационном пространстве, но не обязательно продолжится в тиражировании. Но очень часто мы теперь имеем множество альтернативных по отношению к официальной правд.
Наличие множества равновеликих правд ведет к серьезной поляризации общества, поскольку все стараются не отступать от своей точки зрения, ни за что не желая вслушиваться в чужую аргументацию.
Этим сегодня серьезно пользуются государства. Они, с одной стороны, своим информационными вбросами легко могут переключать общественное внимание на иную проблему. С другой, могут создавать для невыгодной для себя проблемы нужный фон, занижающий ее роль в восприятии населения.
Ситуация с квартирой С. Лещенко, к примеру, выбивает из-под ног антикоррупционной борьбы ее и без того слабые основания, создавая тяжеловесную фигуру воздействия «эти антикоррупционеры такие же коррупционеры». Причем это совершенно внятный объект для массового реагирования почти автоматического порядка. Обсуждать квартиру стоимостью в несколько миллионов намного проще и приятнее, чем любые правительственные планы.
Многие описывают российскую ситуацию в терминах «все плохо у всех, а не только у нас». Так Запад интерпретирует атаки на себя, например, поскольку так создается ситуация, что «они» тогда не имеют права критиковать «нас». Подобные типы негативов уничтожают точку отсчета, возможность сравнения одного на фоне другого.
А. Архангельский говорит, что современная Россия создает «отрицательную идеология»: «Эта ситуация идеально подходит для нынешней отрицательной идеологии. Которая на внешнем, массовом контуре говорит: «Запад — плохой, мы — святые»; а на внутреннем, более глубинном уровне внушает другое: «Всякий человек одинаково плох. Человек не меняется. Человек гадок, мерзок, он никогда не станет лучше». Олег Кашин заметил, что многое из того, что появляется на телеэкране сегодня, сознательно задумано так, чтобы у зрителей было ощущение «хорошо уже не будет никогда». Он прав, цель именно такая — внушить, что никогда тут не будет иначе и ничего не изменится; это удобная форма контроля и гарантия от любых изменений. Такой пессимизм, который становится национальной идеей» [1].
Косвенной приметой этого феномена является массовое бегство населения всех стран в виртуальную реальность. С одной стороны, при множественном понимании правды виртуальная правда такая же правда. С другой, сами государства прямо и косвенно заинтересованы для снятия протестности отправлять своих граждан в виртуальные миры, уж там-то они не будут заниматься протестами.
П. Пепперштейн, например, отсылает абсолютно всех в сказочные миры: «Сейчас эта линия представлена в кино — «Властелин колец», «Игра престолов», «Покемоны» — все это играет роль современного эпоса, заполняющего бытийный вакуум людей. Этот процесс будет все мощнее и мощнее, потому что труд в современном обществе постепенно становится фикцией, отмирает, и главная угроза, нависающая над миром, — что будут делать люди, оставленные на произвол судьбы жесткой богиней необходимости, с которой они жили веками. Ведь исчезновение давления может вызвать очень серьезные последствия: вспышки массовых депрессий, насилия, самоубийств. И, соответственно, самая древняя, самая испытанная и надежная разновидность развлечений — это сказка. Сказка не просто занимает время, но еще и изменяет структуру этого времени, открывает порталы в другую реальность, где не бывает скучно, где даже скука — волшебная. Можно сказать, что сейчас происходит возвращение в магическую фазу развития человечества, только на другом уровне» [2].
Это еще один вариант правды, сказочной, волшебной, магической, причем правды приятной во всех отношениях. Ведь в сущности именно эти «радостные» аспекты мира выносят на первый план и реклама, и паблик рилейшнз. А если присмотреться внимательнее, то это делает и вся журналистика, которая постепенно создается не столько журналистами, как руками и мозгами информационных и ПР-агентств. Как показывают исследования Кардиффского университета 60-70-80% статей даже качественных изданий созданы из подобных «чужих» материалов [3 — 4]. Журналист в этих случаях не получал информации из реальности, а лишь опирался на чужие тексты. Соответственно, мы можем считать, что подобное «вторичное» творчество в сильной степени отражает не только и не столько описываемый объект, как ту «правду» о нем, которую хотел донести реальный источник этой информации.
Ник Дэвис, опираясь на эти исследования, в своей книге объясняет сложившуюся ситуацию тем, что правила журналистики уступили сегодня место правилам коммерции [5]. В своей статье в газете Guardian он подчеркивает: «Если раньше журналисты были активными сборщиками новостей, сейчас они обычно становятся просто пассивными обработчиками непроверенного, вторичного материала, большая часть которого создана пиаром для обслуживая некоторых политических и коммерческих интересов. […] Индустрия, первичной задачей которой было отфильтровывать неправду, стала столь уязвимой для манипуляций, что сегодня она включена в массовое производство фальши, искажений и пропаганды» [6].
Медиа-исследователи Университета Глазго (сайт — www.glasgowmediagroup.org/), например, говорят о массовом производстве невежества с помощью СМИ [7]. Это связано с недостаточным уровнем подачи контекста и объяснений в новостях. К примеру, в случае войны говорится о большом объеме включенных в нее людей, но нет рассказа о том, почему эти события происходят. Отдельное исследование посвящено сравнению подходов медиа-школ Глазго и Бирмингема к проблеме активности аудитории, ее способности сопротивляться навязываемым сообщениям [8]. Интересно, что американские исследования демонстрируют, что информация, введенная неверными сообщениями, очень слабо поддается последующей коррекции [9].
Пропаганда «выстреливает» в болевые точки массового сознания. Она скорее подтверждает уже имеющееся, чем вводит новое, а если и вводит, то с большой опорой на то, что уже записано в массовом сознании. Все это делается, чтобы обойти фильтры потребителя.
Запад критикует Россию за попытку ввести хаос в представления своих граждан. Например, газета New York Times акцентирует, что в российские сообщения «часто вкладывается еще один сигнал, согласно которому, европейские правительства некомпетентны в вопросах решения кризиса, с которым столкнулись европейцы, в частности иммиграции и терроризма, и что все европейские чиновники — это американские марионетки» [10 — 11].
Одним из первых попытался понять взаимоотношения власти и медиа на объективном уровне Т. Ван Дейк. Под объективным я в данном случае понимаю подход не политологический, а дискурсивный. [12]. Он подчеркивает, что медийная власть символическая и убеждающая, но она напрямую не влияет на физические действия. Правда, здесь сразу возникает возражение. Это наблюдение верно в стабильной системе, но когда систему подвергают дестабилизации, как это имеет место в случае цветных революций, медиа могут влиять напрямую и на физические действия. Цветная революция является столкновением двух правд: официальной и неофициальной. И неофициальная правда способна разрушить те невидимые опоры послушания, на которых и держится власть, как считал создатель теории цветных революций Дж. Шарп.
Ван Дейк также подчеркивает следующий путь движения «правд»: «Контроль разума с помощью медиа особенно результативен, когда потребители медиа не понимают сути или последствий такого контроля. Когда они меняют мнение по своему желанию, они принимают новостные сообщения как правду или журналистское мнение как легитимное или корректное».
Избыток информации сегодняшнего дня принес разнообразие правды. В советское время определенные темы были закрыты и табуированы. Информация по ним могла распространятся только устно. И тут большую роль играли личные контакты, позволяшвие получать эту информацию от того, кто был ее носителем.
Е. Холмогоров написал о своем обучении в школе, которое оставило в нем глубокий след именно по причине «устности» предоставляемой информации: «Разнонаправленные талантливые люди давали нам избыток информации, возбуждали наш ум до такого состояния, что нам снились Сократ, Августин, и оба Блока сразу – Марк и Александр. Позднесоветская эпоха была бескнижной, эпохой тягостного и удушающего книжного дефицита. Как следствие была чрезвычайно важна устная интеллектуальная традиция. Ты не мог найти и приобрести книгу Фернана Броделя, сняв её с полки в магазине. Должен был найтись кто-то, кто сначала расскажет тебе о Броделе. В доинтернетную эпоху устные каналы передачи интеллектуальной информации значительно превалировали над письменными» [13].
Модель со множеством правд оказалась выгодной для власти. Теперь никакой негатив не имеет той силы, которую он имел в прошлом. Рассказы о дворцах и яхтах госслужащих, судей или милицейских и сбушных начальников не несут никакого вреда, поскольку на это никто не реагирует.
Мир получил инструментарий, с которым пока не научился работать. Много правд — это факт. Но насколько это хорошо или плохо, ведь одна правда была привязана к диктаторским режимам, а много — к демократическим? Вряд ли сегодня мы захотим вернуться к режиму одной правды, к тому же, напечатанной в газете «Правда».
Каковы следствия-последствия этой меняющейся на наших глазах парадигме правды? А она стала меняться уже давно, вспомним бесконечную борьбу за этику в журналистике или пиаре. В СМИ постоянно печатаются советы читателям, как распознать манипуляции. Все это говорит о том, что явление множественности правд стало повсеместным.
Понятны базовые правила этой борьбы с множественностью правды, которые чаще всего основаны на принципиальном отказе от одного источника информации. Эти правила с неизбежностью таковы, хотя они и не могут выступить в роли стопроцентной защиты от манипуляций:
— читать разные источники, вслушиваться в слова разных экспертов,
— верить проверенному источнику, доверять эксперту на основании прошлого опыта,
— опираться на проверенную картину мира, которая есть в голове у каждого.
И самым радикальным является совет вообще не читать газет, не только советских, а вообще любых. Так считал не только М. Булгаков, но и Р. Добелли, собравший множество отрицательных характеристик о новостях [14]: новости неадекватны, не имеют значения, не объясняют, опасны с точки зрения физиологии, усиливают когнитивные ошибки, мешают мышлению, работают, как наркотик, съедают время, делают нас пассивными, убивают в человеке креативность.
Facebook отбирал новости в свою новостную ленту при помощи алгоритма. Но когда Цукерберг уволил команду редакторов-людей потерялась возможность отличать настоящие новости от фиктивных [15 — 17]. При этом Р. Бер находит справедливые аргументы в этом споре «человек или алгоритм» [18]: «Алгоритмы все равно имеют живых авторов, поэтому компания не может использовать автоматы, чтобы вытеснить все этические дилеммы из своих операций. Но идеей является удаление человеческого суждения о контенте как можно дальше от пользователя, который может огорчиться. Чем меньше будет человеческих интервенций между кодирующим компьютерщиком и ошибкой на дектоскопе, тем более правдоподобным будет отказ компании от ответственности».
Все эти рассуждения вновь возвращают нас к полю правды/неправды, очередной генератор которого возник с появлением Интернета и социальных сетей. Множественность, создаваемых там правд, создает требование фильтрации, причем такой, где бы не ощущалась рука человека.
Интересно, что Цукерберг вносил в свой список книг года, которые следует прочитать, и книгу об общем знании. Автор ее М. Чве пишет в газете Washington Post, что сегодня такими генераторами общего знания стали платформ социальных медиа Фейсбук и Твиттер [19]. Он приводит такой пример роли общего знания. Когда люди в Мексике слушали аудио мыльную оперу индивидуально с CD, они не меняли своего отношению к насилию по отношению к женщинам, когда же эта мыльная опера провучала по радио, ситуация коренным образом изменилась. То есть общее знание оказывается более сильным воздействующим инструментарием, чем знание индивидуальное.
Книга Чве посвящена публичным ритуалам [20]. Именно они, по его мнению, являются социальными практиками, которые порождают общее знание. А оно необходимо для любой социальной координации.
Кстати, понятно, почем эта книга заинтересовала Цукерберга — здесь речь идет часто о социальных сетях. Например, такое наблюдение: «Модели дружбы в группе людей, их «социальная сеть», существенно влияет на их способность к координации. Одним из аспектов сети является то, какими являются связи между людьми — «слабыми» или «сильными». В сети со слабыми связями друзья друзей данного человека имеют тенденцию не быть друзьями самого этого человека, в то время как в сети с сильными связями друзья друзей имеют тенденцию тоже быть друзьями. Представляется, что сети с сильными связями будут хуже для коммуникаций и, соответственно, для координационных действий, поскольку они более «запутаны» и информация движется по ним медленнее, однако эмпирические исследования часто приходят к выводу, что сильные связи лучше для координации. Мы можем разрешить эту проблему, наблюдая, что хотя сильные связи хуже для распространения информации, они лучше в порождении общего знания, поскольку ваши друзья скорее всего знают друг друга, вы скорее всего будете знать, что знают ваши друзья».
Добавим к этому, что это и передача доверия, а значит, и определенному варианту правды, когда чужой вариант правды будет отбрасываться в качестве недостоверного.
При этом мы постоянно попадаем в ловушку своего собственного здравого смысла, хотя он в меняющемся обществе уже не работает так стопроцентно, как это было раньше. В том отрезке времени, в котором мы прожили и продолжаем жить, все меняется слишком быстро. Сегодня враги быстро могут стать друзьями, а друзья — врагами. Хорошая партия вдруг оказывается плохой. Прошлые события получают новые интерпретации и оценки.
Особенно ярко реинтерпретируются ключевые исторические развилки, например, такие советские точки истории, как 1917, 1937, 1941 и, конечно, путч 1991. «Юбилейный» 2016 г., например, принес множественность теорий пересмотра путча (см. [21 — 23]). Как получается, все было не так или не совсем так, как нам все время рассказывали.
Кстати, один аспект того, о чем пишет теоретик военных путчей Н. Сингх, очень четко переносится на ГКЧП. Он подчеркивает, что путчисты должны излучать уверенность, чтобы за ними пошли. Этой же ситуации не было и в попытке недавнего турецкого путча: «Неудача турецкого путча, вероятно, не определялась военной силой путчистов, или даже их поддержкой внутри армии. Она была предопределена их неспособностью показать всем, что они готовы победить. Способность формировать ощущение успеха, часто с помощью медиа, является критичным для путчей. В основном если люди видят, что путч может победить, они обычно присоединяются, поскольку не хотят быть не с той стороны оружия. Турецкие заговорщики не смоги создать этого ощущения» [24]. Кстати, еще более ярко мы видим этот феномен в случае цветных революций, когда правда вдруг окончательно и бесповоротно вдруг оказывается не у властной стороны конфликта.
Смена власти ведет к смене правды. То, что вчера было правдой и изучалось как непреложная истина в школах и университетах, сегодня становится неправдой. Л. Ивашов, например, видит в сегодняшней России три версии истории: после 1917 г. отрицалась дореволюционная, после 1991 г. — советская ее часть, сегодня отрицается то, что было в 90-е [25]. То есть число разных правд и их носителей все множится и множится, поскольку лучше всего в голове сохраняется правда, введенная в школьные годы.
Украина имеет нечто близкое, полностью отрицая советский период и избирательно воспринимая дореволюционный. Дополнительно к этому каждая президентская смена возносила наверх новые точки отсчета: Кучма — анти-Кучма, Ющенко — анти-Ющенко, Янукович — анти-Янукович. Смена президента каждый раз превращает его правление в виртуальную руину.
Возможно, что вся постсоветская действительность повторяет опыт советской, что облегчает властям управление ситуацией. Г. Иванкина подчеркнула характерный для России момент нахождения массового сознания либо в прошлом, либо в будущем, но не в настоящем: «Одной из особенностей русского мировоззрения является постоянное ощущение себя либо в Прекрасном Прошлом, либо в Светлом Будущем — былина, сказание и античный ордер переплетаются с футуромечтами. Неумение жить сегодняшним днём, игнорирование текущей рутины — только спеша в грядущее или оглядываясь на старинную премудрость» [26]. И это также акцентирует момент отсутствия правды, поскольку нет реальных точек отсчета, они все время виртуальные.
Е. Шульман говорит о таком искусственном конструировании правды как о технологии государственного управления: «Одну из самых эффективных ловушек можно назвать бунтом против часовой стрелки, стремлением вернуться в прошлое. Настоящее и будущее кажется ненадежным, непонятным, хаотичным, а прошлое — устойчивым, твердым и черно-белым. Это некая мифологизированная картина былого исторического величия, для каждой страны своя. Нам продают какую-то смесь из Романовых, Сталина и атомной бомбы, советской власти и Российской империи. В Америке продают Америку, которую надо сделать great again, снова великой. В Британии продают остров, который сам по себе может существовать, как это якобы раньше было, хотя вот уж этого никогда не было. С тех самых пор, как датчане туда приплыли, это был мировой центр торговых путей, который богател и развивался именно за счет своей открытости. Тем не менее им тоже продают эту идиллическую картину маленькой сельской Англии. Франции, насколько я понимаю, продают моноэтническую Галлию, населенную, видимо, исключительно Астериксом и Обеликсом, без чуждых национальных примесей. Все это, конечно, чудовищное вранье. Тем не менее люди это покупают, потому что прошлое кажется уютным: всем продают на самом деле концепцию безопасности» [27].
Перед нами в результате возникает прием подмены правды под ту, которая более приятна человеку. Специально для него создают вариант правды, которая в результате может одновременно укреплять действующую власть.
Это делают реклама и паблик рилейшнз, а также журналистика. Пропаганда вообще живет на расхождении между разными вариантами правд. Каждый объект или событие, которые описываются, имеют множество сторон. Описание может акцентировать нужную для коммуникатора сторону, «забывая» о других.
Затем происходит тиражирование своего описания в ущерб другим. Не только Геббельс подчеркивал важность повтора, но и один из американских президентов говорил своим спичрайтерам, что когда ваша рука устанет писать это слово, только тогда американцы его усвоят.
Сегодняшний взрослый американец проводит у телевизора 5 часов ежедневно [28]. Наши цифры чуть скромнее. Но все равно человек уходит в виртуальный мир если не навсегда, то надолго. Цифры выросли, поскольку сегодня ряд компаний типа Netflix’а предлагают платный просмотр большого числа фильмов, чем разоряют рекламистов, так как в этом случае рекламы нет. Это рушит американский рынок телерекламы, выстроенный вокруг 30-секундной рекламной вставки, появившейся с 1941 г. То есть рекламная правда внезапно начинает терпеть крах, поскольку зритель от нее отворачивается, понимая ее проплаченный характер.
Виртуальных зрителей теперь ловит Интернет. Он способен решать даже более серьезные задачи, например, борясь с правдой, которую продвигает радикальный ислам. Google, например, предложил алгоритм выведения молодых людей, потенциально заинтересованных в ИГИЛ, выводить на видео, которые разрушают промывание мозгов со стороны ИГИЛ [29]. Это свидетельства бывших экстремистов, обращение имамов, возражающих против разрушения ислама игиловцами и многое другое. Один из создателей этого метода говорит: «Все пришло из наблюдения, что есть онлайновая потребность в материалах ИГИЛ, но также есть большое число достоверных органичных голосов в онлайне, разрушающих их нарратив». Он подчеркивает, что это целевая рекламная кампания, в рамках которой индивидам, которые ищут сообщения по рекрутировнию ИГИЛ, дают информацию, которая опровергает ее.
Об успешности кампании говорит то, что за два месяца 300 тысяч человек были переведены на анти-игиловские каналы YouTube. Вообще сегодня соцсети получили достаточно подробное изучение в плане создания новой реальности. Это и подталкивание к самоубийствам, к антисемитизму, к радикализму/национализму. То есть соцсети оказались генератором альтернативной правды, которая в ряд случаев может проявлять опасные свойства в плане трансформации поведения человека.
Война сразу запрещает множественность правд. Все страны, даже самые демократические, автоматически вводят цензуру. Здесь действует принцип: один лидер, один народ, одна правда. Таким образом матрица войны переносится на гражданскую жизнь. При этом цензура может быть косвенной. Например, правительство Великобритании контролировало производство целлулоида, из которого делается кинопленка, что позволяло в свою очередь давать его на «хорошие» фильмы и не давать на «плохие». США уже ближе к нашему времени во время войны в Косово использовели в CNN группу военных специалистов по психологическим операциям [30 — 33]. Таким образом индустриально создавалась и тиражировалась нужная правда. Американский военный журнал еще в 1994 г. опубликовал статью на тему, как победить в войне CNN [34]. Среди правил, прозвучавших там, есть и такое: коммуникатор воспринимается как заслуживающий доверия, если он кажется безопасным (добрым, дружественным, справедливым), квалифицированным (обученным, опытным и информированным) и динамичным (смелым, активным и энергичным). Если задуматься, то, как это ни прискорбно, эти характеристики слабо применимы к большинству наших тележурналистов, завязанных на телесуфлер перед глазами.
Возможную подсказку для будущих исследований может стать также опора на ценностные предпочтения населения. Например, Россия, Сингапур, Испания, Украина и США имеют следующее распределение пяти ценностей по степени важности [35]: Семья, Друзья, Досуг, Работа, Религия. В Нидерландах, кстати, на первом месте Друзья, в Египте и многих других мусульманских странах — Религия. В Китае и Южной Корее на втором месте после семьи стоит Работа (у Турции, как и у нас, Друзья, а Религия — на третьем).
Ценностная иерархия дает нам возможность выстроить возможную схему понимания новостей потребителем. Если Семья стоит на первом месте, то она должна становиться точкой отсчета для понимания правды. С. Лещенко со своей квартирой и возлюбленной как раз попал в пик интересов украинского социума из-за его ценностных ориентаций.
Наличие множества правд, с которым столкнулась наша эпоха, может быть связана со сменой эпохи модерна на постмодернизм, поскольку первая была ориентирована более на физическое пространство, а вторая — на виртуальное. Т. Иглтон следующим образом характеризует постмодернизм (цит. по [36]): «Постмодерн — это образ мысли, не доверяющий ни таким классическим понятиям, как истина, разум, идентичность и объективность, ни идеям всеобщего прогресса или эмансипации, ни изолированным структурам, большим нарративам или претендующим на окончательность объяснениям. Споря с этими нормами эпохи Просвещения, он полагает, что мир непредсказуем, не объяснен, разнообразен, отличается нестабильностью и неопределенностью, представляет собой множество разобщенных культур или интерпретаций, заставляющее с некоторым скептицизмом смотреть на объективность истины, истории и норм, на заданность природы объектов, на связность идентичностей. Подобное восприятие мира, скажут некоторые, вытекает из реальных материальных условий: оно порождено историческим сдвигом на Западе, переходом к новой форме капитализма — к эфемерному, децентрализированному миру высоких технологий, потребительства и индустрии культуры, где секторы услуг, финансов и информации оттесняют традиционную промышленность на задний план, а классическая политика классов уступает место расплывчатой серии “политик идентичности”».
Мир столкнулся с множественностью правд, когда он стал более «расслаблен», сравнивая с прошлыми веками. Раньше за правильность одной правды боролись «огнем и мечом». Теперь их стало много. Отсюда большое расслоение по совершенно различным социальным группам. Религия с ее жестким пониманием разрешенного/неразрешенного поведения также перестала быть доминирующим фактором. Лозунгом настоящего становится невозможное вчера — правд должно быть много, хороших и разных.
Литература
1. Архангельский А. Распаренная совесть // www.colta.ru/articles/society/12330
2. Пепперштейн П. Я бы сравнил Достоевского с семьей Ланнистеров, а Толстого — с Баратеононами. Интервью // gorky.media/intervyu/ya-by-sravnil-dostoevskogo-s-semej-lannisterov-a-tolstogo-s-barateonami/
3.Lewis J. a.o. Four rumours and an explanation; a political economic account of journalists’ changing newsgathering and reporting practices // Journalism Practice. — 2008. — Vol. 2. — N 1
4. Lewis J. a.o. A compromised fourth estate // Journalism Practice. — 2008. — Vol. 9. — N 1
5. Davies N. Flat Earth news. — London, 2008
6. Davies N. Our media has become mass producers of distortion // www.theguardian.com/commentisfree/2008/feb/04/comment.pressandpublishing
7. Philo G. The mass production of ignorance: news content and audience understanding // www.glasgowmediagroup.org/images/stories/pdf/prodign.pdf
8. Philo G. Debates on the active audience: a comparison of the Birmingham and Glasgow approaches // www.glasgowmediagroup.org/images/stories/pdf/actaud.pdf
9. Nyhan B. When corrections fail: the persistence of political misperceptions // www.dartmouth.edu/~nyhan/nyhan-reifler.pdf
10. MacFarquhar N. A powerful Russian weapon: the spread of false stories // www.nytimes.com/2016/08/29/world/europe/russia-sweden-disinformation.html?hp&action=click&pgtype=Homepage&clickSource=story-heading&module=first-column-region®ion=top-news&WT.nav=top-news&_r=1
11. Макфаркуар Н. Могущественное российское оруие: распространение фальшивы историй //inosmi.ru/politic/20160829/237664433.html
12. Dijk van T. A. Power and the news media // www.discourses.org/OldArticles/Power%20and%20the%20news%20media.pdf
13. Холмогоров Е. История моего пятидесятисемитства // www.apn.ru/index.php?newsid=35419
14. Dobelli R. News is bad for you — and giving up reading it will make you happier // www.theguardian.com/media/2013/apr/12/news-is-bad-rolf-dobelli
15. Thielman S. Facebook fires trending team, and algorithm without humans goes crazy // www.theguardian.com/technology/2016/aug/29/facebook-fires-trending-topics-team-algorithm
16. Solon O. In firing human editors, Facebook has lost the fight with against fake news // www.theguardian.com/technology/2016/aug/29/facebook-trending-news-editors-fake-news-stories
17. Carpentier M. A day with Facebook’s trending topics: celebrity birthdays and Pokemon Go // www.theguardian.com/technology/2016/sep/07/facebook-trending-topics-celebrity-news-algorithm
18. Behr R. Tech giants know where the power lies. It’s not with us // www.theguardian.com/commentisfree/2016/aug/30/tech-giants-power-tax-apple-google
19. Chwe M. Mark Zuckerberg wants people to understand common knowledge. What’s common knowledge? // www.washingtonpost.com/blogs/monkey-cage/wp/2015/04/08/mark-zuckerberg-wants-people-to-understand-common-knowledge-whats-common-knowledge/?tid=a_inl
20. Chwe M. S.-Y. Rational ritual. Culture, coordination and common knowledge. — Princeton, 2001
21. Плохий С. Последняя империя. Падение Советского Союза. — М., 2016
22. Фурсов А. Острая ситуация в стране может призвать на престол диктатора. Интервью // www.business-gazeta.ru/article/320672
23. Стариков Н. Путча в августе 1991 года не было // nstarikov.ru/blog/20079
24. Beauchamp Z. Why Turkey’s coup failed, according to an expert // www.vox.com/2016/7/16/12205352/turkey-coup-failed-why
25. Технологии русофобии и борьба за идентичность // www.izborsk-club.ru/content/articles/10142/
26. Иванкина Г. Русский мир: очерки культурного стиля // www.izborsk-club.ru/content/articles/10141/
27. Шульман Е. Можно ли верить политикам? // daily.afisha.ru/brain/2697-mozhno-li-verit-politikam-obyasnyaet-politolog-ekaterina-shulman/
28. New day for TV advertising // paidpost.nytimes.com/adobe/new-day-for-tv-advertising.html?tbs_nyt=2016-august-nytnative_articlemod-adobe-0824-0831?action=click&module=Marginalia®ion=Marginalia&pgtype=article&version=PaidPostDriver
29. Greenberg A. Google’s clever plan to stop aspiring ISIS recruits // www.wired.com/2016/09/googles-clever-plan-stop-aspiring-isis-recruits/
30. Cockburn A. CNN and psyops // www.counterpunch.org/2000/03/26/cnn-and-psyops/
31. U.S. army’s psychological operations personnel worked at CNN/
// projectcensored.org/3-us-armys-psychological-operations-personnel-worked-at-cnn/
32. Bishop T. US psychological warfare experts worked at CNN and NPR during Kosovo War // www.wsws.org/en/articles/2000/04/cnn-a18.html
33. Borger J. CNN let army staff into newsroom // www.theguardian.com/world/2000/apr/12/julianborger
34. Stech W.J. Winning CNN war // www.au.af.mil/au/awc/awcgate/readings/stech.htm
35. World values: family, work, friends, leisure, religion and politics // knoema.de/infographics/hxpxvpg/world-values-family-work-friends-leisure-religion-and-politics
36. Эстрагес Х. М. А. Роль Маркса в возникновении постмодерна. К марксизму постмодерна // gefter.ru/archive/19299
